«Святой» художник, «безымянный» брат и Василий «Тёмный»

Годам к 27 я уже понял, что Бога я искал с самого раннего детства. Вернее так – одна моя часть усиленно искала Его, не зная и, естественно, не веря, что Он есть, другая же уже искала чувственных, низменных услаждений. Уже к 15 годам я осознал, что страдаю от раздвоенности своего естества, наивно полагая, что это моя личная болезнь делает меня изгоем среди людей.

С детства я был послушным, умным, красивым, вежливым и внимательным мальчиком. Я чисто и искренне радовался всем этим дарам. Господь даровал мне, как говорится, позднее развитие, т. е. задержал меня в детской чистоте…

"…Мне 25 лет и я уже месяца три, как ощущаю себя православным христианином! Новая жизнь!!! И старая горечь!!!
Уже прошёл Первый Великий пост в моей жизни. В неделю «блудного сына» – Первая Божественная Литургия!!! – «Горе имеем сердца!»

Стою в храме, как на Небе и ещё не знаю, что означает этот воз-глас возношение мыслей и желаний на высокую-высокую Гору, туда, за пределы видимости и понимания – к Богу.

Стою и думаю:
– Как точно. Имею горе в сердце, и оно то и привело меня сюда…

…Помню, я так «строго» постился. Я работал дворником в детском саду и после уборки, в пивном ларьке, рядом, покупал кружку пива, а в булочной четвертинку чёрного хлеба. Это был «постный завтрак». Иногда была вобла, – так я понимал тогда «строгий» пост.

...Помню первые молитвы – «Верую», «Богородице Дево» и «Отче Наш». Помню и удивительное ощущение сладости, именно сладости на «устах», в самом буквальном смысле, от этих незнакомых до селе «неземных» слов!

Вот Она какая – Настоящая Поэзия, – думаю!
Горькая досада на Куприна… Как завораживало меня в
«Гранатовом браслете» – «Да святится имя Твоё».
А оказалось – украл, переиначил.

Как же можно слова молитвы «Отче наш» переносить на, пусть и возвышенную, но чувственную земную любовь?!

Это уже, думаю, идолопоклонство и понятно самоубийство героя – «не сотвори себе кумира»!

Позже стала понятна закономерность трагического конца большинства наших поэтов начала века – искусство для них было «всем» в жизни, а значит «идолом»…

…Первая весна «православными» глазами!..

Тогда наши женщины только-только начали осваивать мини-юбки и коварное искусство почти полного публичного обнажения.

Оказавшись в Москве один на один со своими страстями и похотями, я оказался не готов к отражению невесть откуда взявшемуся натиску массового «секс-десанта» молодых красивых тел. Надо было срочно куда-то спрятаться – скрыться…

Много позже, пытаясь повторить этот «манёвр», я просил у о. Серафима из села Ракитное под Белгородом, благословить меня летать от него самолётом – уж очень досаждали мне тогда в вагонах поездов идущих с юга ещё не отошедшие от пляжного самоощущения отпускницы.

Старец не благословил.

– Начнёте убегать – не остановитесь. Учитесь преодолевать.

А тогда на заре я ещё не имел, кого вопрошать…

Итак, я решил сбежать из Москвы от своих страстей и, доехав до Клина на пригородной электричке, далее пробираться автостопом неизвестно куда, с неясною пока для меня мыслью – в монастырь.

На душе было тяжело и отчаянно. И все твердил Франсуа Вийона: «Отчаянье мне веру придает».

Позади было страшное и странное обретение в себе веры и первое Причастие.

А дело было так. Друзья жены часто говорили мне о «святом» художнике. Он постоянно читает Евангелие, постится, неделями может не разговаривать ни с кем. Потом уходит в запой.

Для богемного мироощущения это была «святость»! Во мне же, не знаю почему, святость и запой были «две вещи несовместные» и это вызывало только бунт и гнев.

Я просил познакомить меня с этим художником. И вот однажды он пришел к нам в гости со своим другом.

Здесь надо бы отступить и рассказать историю его обращения ко Христу, тем более, что я до сих пор его чту и поминаю (помяни, Господи, раба Твоего Игоря во Царствии Твоем и сотоварища его, в последствии, монаха Павла). Удивительная же история его «обращения» – в следующих главах.

…Итак, они принесли с собой две селедки, пачку чая, две бутылки водки и батон черного хлеба. Отрезав головы себе на закуску, отдали селедку нам, отсыпали полпачки чая и заварили себе чифир. Я в то время не любил пить и выпил с ними чисто символически.

После нескольких стаканов, уже во хмелю, художник стал, стуча кулаком по столу, иногда по памяти, иногда вынимая миниатюрное Евангелие из кожаной сумки, висевшей у него на груди, стал громко цитировать Слово Божие. Я до сих пор ясно помню (хотя прошло уже более 20 лет) эти слова

1) Слово Божие проникает до разделения души и духа…
2) Богом моим пройду стену…
3) Господь защитник мой – кого убоюся…
4) и самое главное: «Внимайте, как слушаете».

Я был потрясён. Это было первое моё «столкновение» со Словом Божиим, исключая, модного тогда в интеллектуальных кругах, Екклесиаста: «Суета сует, – всё суета!» (Еккл. 1,2).

В своих дневниках, которые я завёл для того, чтобы разобраться наконец-то в самом себе, я зашёл к тому времени в тупик. Где на вопросы, поставленные себе самому («А это откуда во мне? А это… и т.д.»), вместо ответа уму моему была ясно видна перспектива туманной бездны и всё. И тут такие слова: «Богом моим пройду стену!». Причём, он говорил это, хоть и во хмелю, но с такой мощной, подлинной, безапелляционной и абсолютно твёрдой верой, что сомнения не вызывало – он, действительно, Богом своим, пройдёт стену. Это вызывало восхищение и зависть – мне бы так!

Но меня поразило не это. Как сейчас эта сцена стоит у меня перед глазами. «Внимайте, как слушаете!» – при этих словах, которые вдруг «почему-то» прошли сразу глубоко-глубоко в меня, я увидел свет во мраке (свет, воспринимаемый, мной тогда, как метафора). Мне вдруг стало понятно, как мне отвечать на свои вопросы. Это было чёткое и ясное указание…

На следующий день, проснувшись рано утром и открыв глаза, первое, что сразу же чётко, ясно и властно всплыло в моём сознании: «Бог есть!». Эти слова, прозвучавшие во мне, повергли меня в панику, и до сих пор помню, как я лежал, смотря перед собой, и от ужаса, именно ужаса, волосы встали у меня на затылке дыбом.

"Ну вот, ты сошёл с ума, – оцепенев от страха, я впервые растерянно наблюдал, как на моих глазах уже происходит моё собственное умопомешательство: два, три, четыре «моих» «Я» наперебой набросились на испугавшегося «одного». Причём «Я сам», каким-то образом уцелевший, одновременно оставался сторонним «судиёй» этой борьбы. Ну вот, думаю, и приехали!

- Ведь это же безумие... Какой Бог? Это конец…
- Нет, но…
- Пока не поздно, беги от этого. Это смерть.
- А как же ответ?