В день Похвалы Божией Матери после Литургии батюшка перед отъездом благословил нас зайти к нему. Когда мы пришли, келейница мать Иоасафа нас упорно не пускала, ссылаясь на то, что батюшка слаб и никого принимать не будет. Мы не могли доказать, что батюшка благословил нас именно сегодня к нему зайти. Сопротивляться было бесполезно, и я уже стала настраивать себя на обратную дорогу, а мама смиренно вышла, и я увидела, как она прислонилась головой к глухой стене батюшкиной кельи и со слезами на глазах что-то шептала. Я подошла к маме, чтобы сказать, что бесполезно тратить время, пора уезжать домой. Но не успела я проговорить это, как услышала взволнованный голос келейницы: «Где здесь женщина с девочкой? Батюшка зовет их к себе».

Когда мы вошли в гостиную, батюшка выходил из кельи с большим медным крестом, в белом подряснике, он был чем-то похож на прп. Серафима Саровского. В это время нам с мамой показалось, что он передвигался не касаясь пола, шел как бы сверху. Мама упала перед ним на колени. Батюшка подошел вначале ко мне, благословил, целуя в голову. Я почувствовала такую легкость, как будто не было тела. Подойдя к маме, он крестом осенил больную руку, хотя мама не успела его предупредить о том, что левая рука у нее не поднимается. И вдруг у меня на глазах мама подняла больную руку, говоря: «Батюшка, рука исцелилась!»

Отец Серафим перстом дотронулся до рта, сделал знак молчания. Потом проговорил маме: «Не сразу, но скоро все, все твои болезни утихнут»,— и стал подготавливать ее к переходу в вечную жизнь.

Когда мы с мамой возвращалась домой, по молитвам о. Серафима, она очень хорошо себя чувствовала и говорила: «У меня такое состояние, как будто бы нет тела, ничего не болит». У нее не было ни одного сердечного приступа. Она даже пожелала проведать своего сына, и мы с ней семь километров шли пешком в непогоду, когда снег проваливался под ногами. При этом у нее не было одышки, а такие расстояния она не проходила очень давно и по дому передвигалась с большим трудом, большей частью лежала в больницах.

Через два с половиной месяца мама умерла, подготовленная о. Серафимом, зная свой смертный час, исповедовавшись и причастившись, с молитвой на устах.

Я всегда относилась к о. Серафиму как к святому человеку. Последнее его благословение, обращенное ко мне, было такое: «Доченька, всегда будь с Господом, с Ним ничего не страшно, а я за тебя всегда-всегда молиться буду».

Да, его молитвы и после его блаженной кончины очень часто спасали и помогали мне во всех сложных жизненных обстоятельствах».

Раба Божия Анастасия (ныне покойная) из г. Каховки Херсонской области страдала болезнями ног, у нее были гнойные раны, ноги сильно отекали, но она все терпела с молитвой. Ее довезли до батюшки с большим трудом, на носилках. Батюшка, находясь в келье, духом провидел это и послал келейницу «пригласить Анастасию из Каховки», хотя до этого не был с ней знаком. Встретил ее очень ласково, благословил, укрепил духовно, и по его молитвам назад она поехала на своих ногах.

Был еще такой случай, приведу его, не как пример чудес и прозорливости, но как пример подхода батюшки к духовной жизни. Однажды за трапезой у него спросили: «Батюшка, а как Вы определяете бесноватых?» Он ответил: «Есть бесноватые, а есть просто психически больные люди. Я веду человека в храм. Если он психически больной, но духовно здоровый, то во время Божественной Литургии стоит и молится спокойно, мирно. А если он бесноватый, то начинает подпрыгивать, причем подпрыгивает высоко, порой на метр. Это значит, человек не здоров; вот тут уже, конечно, нужны духовные врачества».

Батюшка никогда не отчитывал. Он советовал часто причащаться и собороваться. У него соборовали постом каждый понедельник; соборовались в основном люди духовно больные, бесноватые. Причем батюшка сам не соборовал, соборовали отец Григорий и отец Леонид. И, конечно, во время соборования люди больные, бесноватые вели себя соответствующим образом.

А вот воспоминания отца Алексия Семкина, духовного чада батюшки Серафима: «Я приехал к батюшке весь в грехах, думал, что сейчас он на меня как закричит: «Вон отсюда, такой-сякой! К архиерею!» Но он выслушал и сказал: «Ну, ничего-ничего». И не наложил никакой епитимьи, и сам меня просил не накладывать на людей никакой епитимьи. И сколько я у него ни был, он ни разу мне не сказал: «Да ты что?! Что ты сделал?!» Только: «Ничего-ничего, как-нибудь, как-нибудь». И уезжал я от него всегда прямо весь «окрыленный».

Вот что интересно. Когда еще только я подъезжал, было такое ощущение, будто в голове «рука ворочается». Даже если батюшка где-то лежал за шторками, помирал — он всю жизнь там помирал,— а у тебя рука прямо в голове вращается. Это ощущение оставалось и на обратном пути. Но потом вдруг — раз! — и все, отпустило. Прямо чисто физическое было ощущение.

Отец Серафим отличался тем, что у него абсолютно не было ничего показного. Да, я знал, что он исцелял бесноватых — это было известно. К нему приезжали люди, чтобы получить здоровье. Но он ничего над ними не читал, никаких последований, не совершал никаких возложений рук. Для меня это очень много значило, потому что я вспоминал пример преподобного Серафима Саровского.

Со мной был такой случай. Однажды я к нему приехал и говорю: «Отец Серафим, я хочу рукоположиться». Он отвечает: «Это очень хорошо. Да, надо рукоположиться».— «Вот у меня есть соображения рукоположиться там-то, там-то…» — Потому что в Москве тогда невозможно было рукоположиться.

Он спрашивает: «А не хотите в нашей епархии?» Я отвечаю: «Нет, не хочу».— Не знаю, почему я так отвечал. И при этом продолжаю рассуждать: «Может, так попробовать, или так…» «А в нашей епархии,— спрашивает опять батюшка,— не хотите?» «Не хочу…» — И опять предлагаю варианты. «А в нашей епархии не хотите?» «Не хочу».

И тут батюшка сказал: «Я считаю, что Вам воля Божия рукоположиться в нашей епархии». Тогда я ответил: «Ну, раз воля Божия, что же обсуждать. Значит, благословите».

А надо заметить, что я уже ходил к Владыке Хризостому, и он меня не взял как кандидата. Я сказал об этом батюшке: «Отец Серафим, я у Владыки был год назад, он меня не взял». Батюшка говорит: «Вы знаете, я считаю, что раз Вы у него были, Вам воля Божия именно к нему и пойти». «Ну хорошо, пойду, Вы мне записку какую-нибудь напишите, рекомендательную. А то, что я приду «с улицы»…» Он засмеялся: «Нет, я не буду Вам ничего писать. Вы так придите. Только Вы знаете, сейчас поезжайте, а когда приедете, сразу идите к Владыке на прием». Я сказал: «Ну ладно». И поехал в Москву.

Поезд пришел в шесть утра. Думаю: «В это время, что ли, к Владыке идти? Нет». Поехал домой. И вот то одно, то другое… В общем, я пришел к Владыке, а мне говорят, что он только что уехал. Спрашиваю: «А завтра когда он будет?» А мне отвечают: «Он уехал в командировку в Америку и вернется только через месяц».

И потом все так закрутилось, произошли разные неприятные события, начались разные переживания, которых я избежал бы, если бы все сделал точно так, как сказал батюшка Серафим. Этот момент очень важный: часто старцев нужно слушаться буквально.

И у отца Серафима была удивительная способность: некоторые вещи он говорил совершенно четко, как будто исходя из практического опыта, а не из духовного, как если бы кто-то вам посоветовал перешагнуть через лужу. И так надо было поступать. Вот и оказалось: такой как бы пустяк значил для меня настолько много, что если бы отец Серафим светился или летал, это было бы не так важно, как то, что он мне сказал: «Пойди туда и тогда…»
Старчество именно в этом и заключается. И старец не обязательно должен быть «супергерой», «сверхбогослов», «гигант». Отец Серафим по-человечески был совершенно простой. После его смерти я видел его проповеди, написанные почерком первоклассника — как прописи. И вообще, он никогда не говорил каких-нибудь «умных» речей. Ничего такого не было.

Он был человек очень скромный, непритязательный. Бывало, даже придешь в храм, смотришь: лампадки висят из разноцветного пластика. Такая досада меня всегда брала. Думаю: «Ну что же это такое! Разве нельзя лампадки нормальные повесить?» А дело было не в лампадках и не в том, что старец был «сверхвыдающимся», а в том, что он в нужный момент мне подсказал с виду совсем пустячную вещь, которая лично для меня, если бы я ее исполнил, изменила бы всю мою жизнь, и, может быть, у меня все было бы по-другому.

Помню, например, еще такой случай: одна женщина пришла к отцу Серафиму и говорит: «Батюшка, вы все равно умираете. Подарите мне что-нибудь на память». А он отвечает: «Не знаю, что вам подарить.— Не стал отрицать, что все равно умирает…— Ну вот, возьмите у меня одеяло с кровати». И тянет одеяло. Это вызвало недовольство со стороны келейницы. И не знаю, чем это дело с одеялом кончилось.

Однажды, когда я уже после смерти батюшки был в Ракитном, дьякон Иоанн — сейчас схиигумен — мне, в присутствии многих других людей, рассказывал о том, что отец Серафим, после смерти, днем явился в алтаре. Алтарник Т. после службы убирал в алтаре и наткнулся на отца Серафима, прямо на горнем месте. И тот ему сказал: «Поезжай к Владыке Леониду, он тебя рукоположит». И повел его в ризницу — у них там в алтаре ризница была,— сам дал ему облачение, как бы в благословение на священство.

И Т. поехал к Владыке Леониду. Владыка его рукоположил, он принял монашеский постриг, и теперь служит в Прибалтике.

Преподобный Серафим Саровский своим духовным чадам сразу сказал: «Вы, сироты». Мне кажется, что батюшка очень был похож на прп. Серафима Саровского. У меня в жизни были разные духовники, и по воле Божией мне приходилось переходить от духовника к духовнику. Но тогда я понимал, почему это происходит. А после отца Серафима я не могу найти никакого духовника. Это можно сравнить вот с чем. Человек идет в деревне по полю. Ночь, темнота страшная — абсолютно ничего не видно, кроме возникающих на пути светящихся столбов. И человек идет по совершенному бездорожью, от столба к столбу.

Так и на пути духовной жизни: идешь от духовника к духовнику; к одному пришел и чувствуешь, что он не может тебе дать того, что ты хочешь, и волей Божией посылается другой человек, к которому ты переходишь. Причем переходишь не по произволу, а как-то так получается, что ты переходишь. Но вот человек дошел до самого яркого фонаря, который оказался последним. Он уже идет вперед, а фонарь, очень яркий, все вокруг освещает и свет издается сзади. Так и отец Серафим: он перешел в иной мир, но все равно продолжает «сзади» светить.

Это ощущение совершенно конкретное, это не какая-то фантазия или попытка построить какие-то модели. Это просто ощущение, что есть некоторый «свет», который светит «сзади». Вот ты прошел фонарь и уже его не видишь, но это не означает, что фонаря нет. Ведь даже в ночи бывает так, что и свет в воздухе как бы невидим, просто все вокруг освещено. И в этом очень сильном ощущении, я думаю, очень сильная апология.

И вот я вдруг понял, что я тоже «сирота». «Сирота» в благодатном смысле, а не просто не имеющий родителей. Это просто именно ощущение того, что источник света остался сзади. Если раньше ты шел от столба к столбу, то теперь как бы прошел самый яркий фонарь и он продолжает светить тебе. Это очень важное для меня внутреннее переживание».