Затем она продолжила свой рассказ: «Я уже стала привыкать к тому, что сын исчез (если только к этому можно привыкнуть). Вы меня поймите, я сердцем чувствую, что он жив, но умом не знаю, жив ли он, и как мне за него молиться. Вот за этим я и приезжала к старцу на остров».

Темнело. Нам принесли чай, и я предложил немного подкрепиться. За легким ужином время пролетело незаметно. Было как-то особенно спокойно, вспоминался остров, батюшка о. Николай, его глаза, слова, жесты, лёгкая походка, закат на берегу (больше нигде таких закатов я не видел).

Когда мы уже готовились ко сну, моя собеседница, как будто и не было паузы, задумчиво спросила, – Знаете? Самое интересное, некоторые из его вещей стали перемещаться. Я часто заходила в его комнату помолиться, просто посидеть, подумать, так вот некоторые вещи стали менять свои места, а несколько книг просто исчезло. Я даже начала думать, что он приходит в моё отсутствие. И я стала оставлять ему записки с мольбой вернуться или хотя бы дать о себе весточку. Тщетно…

И ещё, я вот тут думала и решила – я отдам это Вам. Вы так внимательно меня слушали, и голос у Вас такой приятный. Да, я отдам это, именно, Вам».

«Что именно?» – спросил я.
«Потом, – ответила она, – потом, завтра».

Я уже засыпал и, поэтому не возражал оставить вопрос до утра.

Когда я проводил свою попутчицу до дома, нас уже поджидала её соседка, старушка, каких много в наших храмах. Меня попросили подождать и, спустя некоторое время, соседка вынесла мне коробку из-под обуви, перевязанную бечевкой. В приложенной записке было написано: «Спаси Вас Господь за Ваше сочувственное внимание ко мне. Делайте с этим всё, что сочтёте нужным».

Дома я обнаружил в коробке тетради с рукописным текстом. Сверху тетрадей была ещё одна записка, написанная решительным почерком: «Взял для ред. у А. – подготовить к печати». А на крышке, с обратной стороны тем же почерком: «К печати готово. «Алексей, человек Божий».

Теперь, по прошествии времени, я думаю, что Алексей, человек Божий в кавычках – это был знак сына матери. И, как мне кажется, она это поняла и на остров ездила, чтобы утвердиться в догадках своего сердца, что – сын жив и оставил её, как и Алексий, человек Божий, своих родных, ради Христа.

Читая записки, я понял, что А., видимо, друг этого «Алексия, человека Божия», ухаживал почти одновременно (может быть он врач?) за двумя уважаемыми пожилыми московскими протоиереями – о. Анатолием и о.Александром. Одному из них (кому именно, из текста понять трудно) и принадлежат эти записи.
Напоследок сожалею, что я не запомнил имени сына моей попутчицы, и имя «А» так и осталось нерасшифрованным. Так что, помяни их, читатель, как сам знаешь, и помолись о упокоении протоиереев Анатолия и Александра.

И ещё…

Недавно, в гостях у знакомого фольклориста, прослушивая кассету с записью современных «калик перехожих» – странников, исполняющих песни и баллады, я обнаружил на обратной стороне беседу двух людей. Вслушиваясь, я, к своему удивлению, узнал в одном из рассказов текст «моих записок». У приятеля, оказалось, ещё пять таких кассет, происхождение которых он затруднялся вспомнить. На всех кассетах беседовали два мужских голоса, причём один из них был всегда один и тот же, в основном задающий вопросы или поддакивающий в знак понимания, собеседники же, очевидно, были разные. Несколько историй были очень похожими на истории из «записок». Из сопоставления прослушанного и прочитанного складывалась очень интересная картина. Получалось, что записки принадлежат, по крайней мере, трём людям, причём один из них – священник, что проясняет некоторые непонятные места. Видимо, старый, больной протоиерей, записывая, с ведома, собеседников, (это явствует из кассет) их истории, отредактировав, свёл их к рассказу одного человека. Получалась как бы некая словесная икона подвижников, с которыми встречался безымянный автор.

Всё это удивительно вливается в православную традицию жизнеописания. Единственное, о чём хотелось бы предупредить и даже, в чём, может быть, извиниться перед требовательным читателем, так это в том, что я позволил себе литературно обработать образ рассказчика. Так как выяснилось, что образ рассказчика собирательный, я позволил себе дополнить его своими внутренними переживаниями и замечаниями. Что же касается тех людей, встречи с которыми рассказчик описывает, они остались мною полностью нетронутыми. Таким образом, в этих «назидательных» записках мы встречаем точные документальные описания встреч с «людьми Божьими» и некоего подлинно живого, но литературного героя.

Прости, читатель, за столь длительное вступление. Итак, вот эти «назидательные записки»!