С большим трудом я стал перебирать знакомые, почти родные слова, акафиста, с горечью констатируя, что не могу связать вниманием их между собой хотя бы в какой-то смысл. Из всего акафиста, по милости Божией, и, видимо за молитвы св. Николая, в моё сознание, трудно, но вошёл лишь смысл текста, где св. Николай – Победитель ересей.

Когда я закончил, за стол, стоящий чуть слева впереди меня, сел человек. Без бороды, одет, как все, на вид лет 45, лицо его можно было бы назвать приятным (а с женской точки зрения, видимо, даже красивым), если бы не одна черта, резко бросающаяся в глаза (которую я переношу с лёгкой неприязнью) – некий налёт нарциссизма. Эта черта была во всём, лёгкой, едва заметной, но доминирующей – в жестах, мимике, особенно в восторженных интонациях, и конечно во взгляде "сладких" глаз.

Я был настолько занят трудным делом своего внутреннего внимания, что заметив эту нелюбимую мною черту, не испытал никаких эмоций. Повторяю, всю основную часть моего внимания отбирала непривычная (слава Богу!) борьба с невниманием ума и сердца к словам молитвы.

При этом краем глаза я заметил, что N, которая сидела рядом, несколько минут вела себя совершенно несвойственно ей. Я никогда её такой не видел! Она ёрзала на стуле, руки постоянно поправляли одежду, и такое было ощущение, что она сучит ножками, как нетерпеливый ребёнок.

«Учитель» открыл занятия и сладким голосом стал читать лекцию, кажется так: «Разберём смысл древнего гимна из Вед». Несмотря на обрушившуюся «патологию» внутреннего невнимания, ум, привыкший заниматься вниманием и одновременно следить за происходящим вовне во время всевозможных бесед, стал пытаться вникать в смысл произносимого «Учителем».

С момента его появления за столом, я не сводил с него глаз. Прошло уже минут семь, а я почти ничего не понимал. Было много незнакомых мне терминов, имён богов; чего не было, так это, на мой взгляд, стройности мысли. Думаю: «Хоть бы, какую точную и изящную мысль услышать!». Даже если я с ней и не согласен, но сила мысли, изящность изложения умеют производить на меня впечатление (есть у меня такая эстетическая слабость). Но и этого не было.

Хотя с некоторых пор проявления ума, лишённые глубины смирения, меня особо не привлекают. Воистину, «полночные цветы молчания» (название статьи Метерлинка) произрастают лишь из глубины подлинного смирения, т.е. из источника любви («научитесь от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем»), а уж Бог сердце сокрушенно и смиренно не уничижит.

Так вот, за эти несколько минут, читая, видимо, тезисы, крупно написанные на дешёвой писчей бумаге, «Учитель», оглядывая всех, ни разу не встретился взглядом со мной. Я же ждал его взгляд.

Когда он в первый раз пристально посмотрел на меня, я пережил такой сильный парализующий удар в самое сердце из злых его глаз, что даже не на шутку испугался. Я ещё больше, благодаря этому страху, «впился» во внутреннее внимание.

Увы, успехи мои в этом делании были весьма плачевными. Мне всё так же трудно было связывать слова молитвы. Хотя страх придал мне силы.

«Дело пахнет керосином».

Короче, речь его продолжалась ровно 30 минут. За это время я даже успел немного приспособиться к трудности своего внимания, и, встретившись раза четыре с ним глазами, хотя с напряжением, но выдерживал этот сильный внутренний натиск.

Только во второй раз удар я уже не пропустил, ибо от страха внимание моё стало крепнуть. Лишь, когда он надолго задержал взгляд, от «силы» и лютой ненависти, исходящих из глубины его глаз, у меня задрожали руки и тело оцепенело, но взгляда, повторяю, я ни разу не отвёл.

Я не имел на это права – это я понимал.

Одновременно ум мой, вынужденный слушать эту галиматью из-за N, стал очень скучать, для него в слышанном не было, к сожалению, ничего такого, чем он мог напитаться или усладиться Поверьте, это действительно было очень скучно и неинтересно. Зал же, «смотря в рот Учителю», внимал, как один человек.

Единственную внешнюю работу ум нашёл себе по привычке сам. В получасовой речи лектора примерно 30 % составляли слова с неопределёнными частицами. Для меня же это уже «диагноз» расплывчатости и неточности мышления. Я ещё улыбнулся «про себя», вспомнив Знаменского и песню: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…».

И всё время рефреном звучали слова –
Элита… Элита… Элита…

Когда «лекция» закончилась, «Учитель» дружески произнёс: «Теперь давайте отдохнём!».

Я наивно обрадовался – наконец-то можно передохнуть и не слушать эту восторженную пустоту мысли.

Все заёрзали на своих стульях. Сосед слева попросил меня сесть прямо (я во время своего «противостояния» сильно накренился влево и даже упёрся в него плечом).

Лектор закрыл глаза и положил руки перед собой на стол. Я же сидел, ничего не подозревая, как вдруг заметил, что во мне, внутри моего тела, некая сила, мною не контролируемая, что-то делает. Дыхание участилось и усилилось. Наполненные тяжёлые удары сердца при учащённом сердцебиении меня испугали. Я кинулся за молитву – не тут-то было. Все мои «достижения» в преодолении «патологического» невнимания оказались «детским садом». Как только я взялся за сердечное внимание, то к ужасу (это было уже действительно страшно) обнаружил полную неуправляемость своего сердца и ума.

Тут я разозлился и с яростным гневом бросился в омут собственной неподконтрольности. Как это так? Я не владею собой? Да кто он такой? Какое он имеет право лишать меня моей свободы?

Страх и гнев собрали все оставшиеся силы воедино, и я, что есть мочи, завопил в сердце Богу моему: «Господи, помоги же!» и, взяв мысленный крест, стал разгонять врагов моей внутренней тишины: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его!».

В зале было тихо. Иногда кое-кто посапывал глубоким дыханием, сопела и N рядом. Я же всё кричал и кричал из глубины своего молчания.

Стало чуть легче.

Взяв, не знаю как, власть над собой в свои руки, я стал умышленно успокаивать своё дыхание и сердцебиение, сообразуя их с медленно произносимыми словами молитвы.

Получилось!

Пульс приходил в норму, и дыхание успокаивалось, я же, как раз наоборот «разошёлся». Негодованию моему не было предела.
Кто дал ему право меня насиловать?

Он сидел спокойно, с закрытыми глазами. Я огляделся – все сидели точно также. Тогда я начал накладывать мысленный Крест Господень прямо на его сердце: «Да воскреснет Бог…». Через несколько минут он приоткрыл, ещё более мутные красные глаза и, обводя всех взглядом, с нескрываемой яростью впился в меня глазами.

Я же уже не отражал, а наступал.

Крест у него в сердце и в его голове творился мною ещё истовей.

Вдруг замечаю, что его дыхание и сердцебиение из ровных превращаются в те, что испытал только что я сам. Было видно, как из-под свитера чуть ли не выскакивает его сердце. Тут я почувствовал в себе, как он ещё больше усилился «против», и увидел, как густой, зловонный мрак почти вплотную подступил к нему сзади.

На грани истощения сил, я вдруг вспомнил, кто я, и Кто мой Бог и, устыдившись, успокоился.

Я перестал на него накладывать мысленный крест, (ага! подействовало!), спокойно, глубоко и ровно возопил ко Христу и Святым Его: «Господи, Ты знаешь, кто я такой? Но Ты, Сам, не ради моего недостоинства, а ради рабы Твоей, этой дурёхи N, посрами немощную врага Твоего силу, молитвами старцев и св. Николая».

Так я сидел и молился, крайне напряжённый и собранный, и в то же время спокойный.

«Учитель» ещё несколько раз, обводя всех мутным взглядом, пытался «истребить» меня – столько злобы было в его красных мутных глазах, я же сидел, и слёзы жалости к нему и здесь сидящим лились сами собой.

Господи, Господи! Они думают, что служат Тебе! Но гордость и тщеславие, коварнейшие из врагов, не дают им видеть ни Тебя, ни того, кому они служат на самом деле! Это горько и страшно! Посрами, посрами Господи, немощную силу дьяволю! Ибо только Ты, Господи, Бог наш! И иного Бога не знаем! И Имя Твое именуем!

…«Отдых» длился тоже ровно 30 минут.
– Всё, отдохнули.
Все опять заёрзали. Я тоже нуждался в некой разминке тела, ибо оно от напряжения и собранности внимания слегка затекло. Слава Богу, кончилось…

«Вы заметили, – ласково, с хорошо скрываемым смущением, заметил лектор, – как нам мешали? Но мы преодолеем, шаг за шагом. Видите, нам мешают (тут посыпались какие-то названия богов или ещё кого, я не понял) и люди, впервые пришедшие, вы понимаете, кое-что принесшие с собой! Но мы обязательно, шаг за шагом, приблизимся к элите. Главное, что мы это делаем вместе».

Тут только я понял, что присутствующие, под его руководством, все вместе медитировали. Он даже произнёс мантру, да я не запомнил.

«Лектор» стал перекладывать листы бумаги на столе, и я, поняв, что сейчас опять начнётся «восторженная пустота словес», спросил у N, долго ли всё это будет. Она сказала, что два раза так же.
– Я не могу, мне уже надо идти!

И тут «Учитель» сделал мне замечание за разговор. Я извинился и спросил, как мне уйти.

И он уже ясным взглядом дружелюбно смотря мне прямо в глаза, мягко и «интеллигентно» сказал: «Не волнуйтесь, можете идти».

Я встал и пошёл.

В раздевалке долго не мог найти свою куртку, но когда вышел из подвала на улицу, обычная тихость и глубина порадовали меня молитвенным вниманием.

Я шёл по вечерней Москве, наполненный мягкой печалью и тихой благодарностью Богу за то, что Он, по великой Своей милости, даровал мне Свою Часть – счастье быть причастным Телу Своему – Церкви Своей Святой. И главное, дал мне, когда-то, почувствовать Вкус Царства Божия, внутри нас находящегося, что даёт мне возможность видеть (даже при всей, возможной, схожести!) что не есть Его Царство!

И вспомнился о.Таврион с его огненными «глаголами», и трепет, и сокрушение от его слов:

«Христиане! Какие же вы христиане?!

Вы даже не знаете вкуса Царства Божия, ни что оно собой означает. Как же вы можете искать того, чего даже не знаете?! Ни тем более проповедовать?!

Ээ-х! Христиане! Бежать от вас надо!!!».

Слава Богу, сам его образ, иконописный, огненный, служебный, и эти его ежедневные слова, выжигающие всякую мишуру этого мира, и с юношеским озорством бросаемые гневно-ласковые молнии его взгляда, и, особенно, Мистерия Божественной Литургии, которую он усиленно открывал нам, сделали своё дело. Сам не знаю как, хотя и просил с тех пор этого «вкуса», но Господь дал его, и сердце моё очень желает, чтобы и все православные знали этот Божественный вкус Царствия Божьего.

Что же касается N, то у меня не было сомнения, что Господь слышал мои истошные вопли, и верю, что, Сам Господь Вседержитель, хотящий всем спастися и в разум Истины приити, избавит её в Своё время от этого серьёзного недуга, Ему же Слава во веки веков!

Аминь!