ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СТАРЦА СЕРАФИМА

Дивен Бог во святых Своих. (Пс. 67, 36)

Архимандит Серафим (Тяпочкин) родился 1/14 августа 1894 года в городе Новый Двор Варшавской губернии в благочестивой дворянской семье. Во святом крещении младенец был наречен Димитрием в честь великомученика Димитрия Солунского. Его отец, Александр Иванович Тяпочкин (1861 г. рождения), надворный советник, отставной полковник, впоследствии служил начальником почты и телеграфа в городе Екатеринославе. Мать, Элеонора Александровна Тяпочкина (в девичестве Маковская), вела свое происхождение от богатого и знатного рода. Одна из двух ее сестер, Полина Александровна, была замужем за генералом Осетровым. Супруги жили в Ялте при императорском Ливадийском дворце. Двое братьев пребывали в Варшаве и одно время занимали важные государственные посты в польском правительстве (уже после 1918 г.).

Один был премьер-министром, другой — министром сталелитейной промышленности Польши (до 1939 г.).

Родители Димитрия были людьми благочестивыми и богобоязненными, отличались душевной теплотой, любовью к Богу и ближним. Господь послал им шестерых детей — трех сыновей и трех дочерей. Димитрий был последним ребенком в большой и дружной семье Тяпочкиных. Уже в детстве было очевидно для окружающих Божественное благоволение к этому избраннику, о чем свидетельствуют воспоминания самого архимандрита Серафима. Пример добродетельной жизни родителей, их стремление памятовать о Боге, ходить пред лицем Его не могли не повлиять благотворно на впечатлительный ум и чистую душу отрока Димитрия.

В роду Тяпочкиных не было ни одного священнослужителя, отец Серафим был первым. Его старший брат, Константин, служил в кадетском корпусе при Императоре Николае II и был расстрелян большевиками в 1922 году.

Второй брат, Александр, также погиб в смутное революционное время.

Сестры Мария и Елена стали врачами, а Надежда — домохозяйкой, воспитывала своих детей.

Отец семейства Александр Иванович скончался в Екатеринославе в 1913 году, а Элеонора Александровна умерла в 1930 году.

В семь лет Димитрий был досрочно принят в Духовное училище. С юного возраста мальчик чувствовал зов Божий и свое священническое призвание.

Впоследствии старец Серафим вспоминал, как однажды отец взял его на богослужение, в котором принимали участие ученики Духовного Училища. Их стройное, благоговейное пение запало в душу ребенка. О своем желании быть таким же, как эти мальчики, он поведал отцу, и вскоре его приняли в училище.

Отец Серафим хорошо помнил 1903 год — время прославления преподобного Серафима Саровского. Уже в пять лет он прочел Житие старца Серафима и на протяжении всей своей жизни любил и почитал преподобного Серафима как своего небесного покровителя.

В 1911 году, испросив благословения родителей, Димитрий поступил в Холмскую духовную семинарию, где окончательно утвердился в стремлении к пастырскому служению. Будучи учащимся семинарии, Димитрий был серьезен, молчалив, избегал любых праздных разговоров, не участвовал в развлечениях и розыгрышах семинаристов, больше любил читать под партой Евангелие, за что его звали «монахом». Такая настроенность способного, преуспевающего в учебе, глубоко верующего, скромного, склонного к аскетизму юноши не укрылась от внимания ректора семинарии архимандрита Серафима, который полюбил богобоязненного юношу и оказал благотворное влияние на его духовное формирование.

В 1917 году, по окончании семинарии по первому разряду, Димитрий продолжил учебу в Московской духовной академии — в одном из крупнейших центров духовного образования России, оказавшей огромное влияние на развитие религиозной и философской мысли. Время, проведенное в Троице-Сергиевой Лавре, где находится Московская духовная академия, оставило неизгладимый след в его сердце. Любовь к обители Преподобного Сергия и ее святыням отец Серафим пронес через всю жизнь. В последние годы своего дореволюционного существования (до закрытия в 1919 г.) Московская духовная академия находилась в зените своей славы. Здесь преподавали такие знаменитые профессора, как епископ Феодор (Поздеевский)1, С. С. Глаголев, отец Павел Флоренский, И. В. Попов, архимандрит Иларион (Троицкий)1, Д. И. Введенский, С. И. Соболевский и др. Яркими событиями в жизни академии 1917-1918 годов были оживленные диспуты при защите магистерских и докторских диссертаций, блистательная лекция архимандрита Илариона в защиту патриаршества, посещение вновь избранным Святейшим Патриархом Тихоном академии и совершение им богослужения в Покровском академическом храме.

1918 год начался для всех верующих грозными событиями. Декретом Совета народных комиссаров Церковь была отделена от государства, а школа — от Церкви. Во всех учебных заведениях отменялось преподавание Закона Божия, из них выносили иконы, ликвидировали домовые церкви. Повсеместно закрывали духовные учебные заведения.

Занятия в академии продолжались до Великого поста 1919 года, а затем студенты были распущены.

Димитрий Тяпочкин вернулся в Екатеринослав. В селе Михайловке Екатеринославской области ему предоставили место преподавателя географии. Там он познакомился со своей будущей супругой Антониной, преподавательницей математики. Намеченная свадьба не состоялась: Димитрий заболел тифом и проболел целый год. Они венчались только в 1920 году. В том же году епископ Евлампий, викарий Екатеринославской епархии, рукоположил Димитрия во диакона, затем и во пресвитера. Хиротония была совершена в Тихвинском женском монастыре г. Екатеринослава.

Пастырское служение отец Димитрий проходил в Екатеринославской епархии. Насколько трудным было для молодой четы это время, говорит тот факт, что двое сыновей один за другим в возрасте до двух лет умерли от голода. Это было тяжелым испытанием для любящих родителей. У них родились также три дочери: Нина, Людмила и Антонина. Старшая дочь Нина (умерла в 1994 г.) впоследствии работала в больнице главврачом. Людмила (умерла в 1995 г.) была медсестрой. Антонина сейчас на пенсии, живет в Житомирской области.

С 1921 по 1936 год отец Димитрий состоял благочинным церквей Солонянского района Днепропетровской области. Это были годы самой жестокой борьбы безбожной советской власти с Церковью. Повсеместно происходили осквернение святынь, разрушение храмов и обителей, гонения на священнослужителей. Впоследствии старец вспоминал, что в то тревожное время, когда хитон Церкви был раздираем также обновленчеством, самосвятством и другими расколами различных направлений, он деятельно боролся с ними, отстаивая чистоту православного учения, и вел вверенную ему паству по пути, проложенному Святейшим Патриархом Тихоном. Образованный, ревностный и любимый народом отец благочинный обратил на себя внимание гонителей Церкви. В 1922 году на Крещение Господне после литургии отца Димитрия попросили совершить освящение воды в соседнем храме, сказав, что настоятель этого храма заболел. Ничего не подозревая, отец Димитрий сел в бричку и поехал в соседнее село, дорога к которому вела через мост. Не доезжая моста, лошади вдруг понесли со страшной силой, их невозможно было остановить. Чтобы не упасть, отец Димитрий лег на дно брички. Неожиданно раздались крики: «Стой! Стой!» — и послышались выстрелы. Стреляли в направлении брички. Но она катила так быстро, что бандиты не смогли попасть в цель. Приблизившись к храму, лошади сами замедлили бег и остановились. Оказалось, что священник этого храма за сутки до праздника Богоявления был арестован ГПУ. Целью же тех, кто послал за отцом Димитрием, было расправиться с ним по дороге. Но Господь сохранил Своего верного служителя.

Как вспоминает Михаил Корнеевич Баденко из Никополя, в 1923 году отца Димитрия направили в село Токмаковку. Узнав, что там есть служащий священник, он сказал, что не сможет принять приход, «на живое место» не пойдет. В другом храме, захваченном «живоцерковниками», которые подчинили себе местного священника, отец Димитрий выступил с проповедью в защиту Православной Церкви и Патриарха Тихона. Говорил он открыто, смело, так просто и убедительно, что перед всеми раскрылась сомнительная и пагубная деятельность обновленцев. Их тут же разогнали, а прежний священник по требованию прихожан принес публичное покаяние за проявленное малодушие.

В 1933 году от туберкулеза скончалась любимая супруга отца Димитрия Антонина Викторовна. На его попечении остались три дочери-подростка.

В тридцатые и сороковые годы продолжались массовые аресты и расстрелы духовенства, закрывались храмы. До 1 марта 1930 года подверглись арестам и ссылкам 177 православных епископов. К концу так называемой «безбожной пятилетки», в 1937 году, на свободе осталось всего семь епископов Русской Православной Церкви. Атеистическое государство поставило перед собой цель покончить с религией на территории СССР.

Однажды отцу благочинному предложили закрыть храм. Отец Димитрий ответил: «Мой долг не закрывать, а открывать храмы». Ему пригрозили: «Понимаете, чем для вас это может кончиться?!» «Это мне не страшно, — смиренно сказал батюшка, — не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить, а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне».

Когда закрыли святые церкви и в благочинии отца Димитрия, он был вынужден служить, переходя из храма в храм. Об этом донесли властям, и ему пришлось постоянно скрываться. Однажды он даже прятался в поле.

Отец Димитрий переехал в другое село и продолжал служить тайно.

Слежка продолжалась. В 1941 году по чьему-то совету батюшка пошел работать сторожем на угольный склад, чтобы получать паек для своей голодающей семьи. Это оказалось провокацией: на второй день после оформления документов он был арестован. На следствии ему перечислили все тайные места его служения, начиная с 30-х годов. В результате он был осужден на десять лет. Крестный путь отца Димитрия начался в одном из казахстанских лагерей.

Вместе с отцом Димитрием в ссылку поехали некоторые его духовные чада. Двое из них там и скончались. Но он непоколебимо верил в благой Промысел Божий о каждом человеке, в покров Царицы Небесной над каждым из нас, безропотно и мужественно переносил страдания все долгие годы заключения. Когда его однажды спросили: «Батюшка, били ли вас в лагере?» — он с кротостью ответил: «Чем я лучше других? Что всем было, то и мне. Я рад, что Господь сподобил меня пострадать вместе с моим народом и потерпеть сполна все скорби, которые не единожды выпадали на долю православных. Всю свою жизнь я благодарен Богу, что никогда не оставался в стороне от трудностей тех лет... Горе и лишения, которые происходят с нами, надо принимать как милость от Бога».

О своей лагерной жизни отец Серафим рассказывать не любил, но от его родственников известно, что, будучи в лагере, он продолжал свое служение как верный пастырь Христовой Церкви: вел беседы с заключенными, крестил новообращенных, исповедовал, отпевал умерших.

Все это строго запрещалось лагерным начальством, и за нарушение полагался карцер, из которого можно было и не выйти. Поэтому богослужения совершались в строжайшей тайне от начальства. Певчими были сами заключенные. Они же изготовили отцу Димитрию епитрахиль и поручи из полотенец, вышили на них кресты. В эти лагерные годы отец Димитрий чувствовал, что он, как чаша, постепенно, по каплям, наполняется благодатной любовью к Богу и ближним. А вместе с тем сердце его напитывалось простотой и детской незлобивостью. Это чувствовали в общении с ним заключенные, даже уголовники, и проникались к нему доверием. Они оберегали этого дорогого для них человека, установив для него особую охрану.

Однажды отец Димитрий пробрался в сельский храм и, войдя в алтарь, признался батюшке, что он священник, из заключенных, и желал бы причаститься. Перед причащением настоятель храма объявил о необходимости известить о его посещении начальство. За это прибавляли срок, но отец Димитрий ответил: «На все воля Божия». И настоятель нашел в себе мужество не заявлять о случившемся. После освобождения отца Димитрия он приезжал в Днепропетровск навестить батюшку.

После десяти лет лагерей, перед освобождением, следователь спросил отца Димитрия: «Что собираетесь делать на воле?» Отец Димитрий ответил: «Буду служить священником, как и служил». «Ну, коль так, — рассудил следователь, - посиди еще». И отцу Димитрию добавили пять лет, отправив в ссылку в Красноярский край, на полустанок Денежск возле Игарки.

Как-то к началу суровой зимы отец Димитрий оказался без средств и работы. Усердная молитва к Богу о помощи, любовь к своему пастырю духовных чад и на этот раз спасли его от неминуемой гибели. В последние годы своей жизни батюшка делился со своими духовными чадами пережитым в те годы: «Если бы не посылки от знакомых из Днепропетровска, я бы умер с голоду». Из рассказа отца Валерия Бояринцева и монахини Ермогены (Денисенко) известно, что у отца Серафима были преданные ему духовные чада из Михайловки: Агриппина, Ольга, Стефан, Мария и Анастасия, еще с 30-х годов знавшие батюшку, помогал ему и врач-рентгенолог Адриан Михайлович Одынецкий, который отправлял ему в ссылку посылки. Сохранилось письмо того времени, адресованное батюшкой своей духовной дочери:
«Совершишася. И паки Голгофа, и паки Крест.
Дорогая дщерь моя, незабвенная Мавро!
Душа моя скорбит смертельно. Воспоминая Гефсиманский подвиг Христа Спасителя, нахожу утешение и своей скорбящей душе. Скорблю, скорблю тяжело, скорблю о себе, скорблю о детях, сродниках своих, скорблю о пастве своей, скорблю о чадах своих духовных, скорблю о любящих, помнящих обо мне и ожидающих моего возвращения ныне. Но совершилось то, о чем я горячо и усердно молил Господа: да мимоидет от Мене чаша сия (Мф. 26, 39).
Вот мое скорбное повествование. В феврале месяце я выбыл из Канска в Балхаш (Казахстан). Писать тебе, дщерь моя верная, я не имел возможности. В Великий Четверток окончился мой страдальческий подвиг, и только лишь 2.VI (20.V) я выехал оттуда. Обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Мф. 26, 39).
Я горел желанием возвращения в родные места, желанием видеть родных, дорогих и близких, но, увы, получил назначение на жительство в Красноярский край. После долгого и утомительного железнодорожного и водного пути достиг я тихого пристанища у далеких берегов реки Енисея, где и ... ныне. Здесь рыбный промысел и небольшое хозяйство. Здесь я должен трудиться и от трудов своих себя питать и одевать. Старость моя не приспособлена... к таковой жизни (я не от мира сего ведь) ... крайне смущают меня. Притом в настоящее время я без средств. Приближается зима суровая и продолжительная.
Да будет воля Твоя.
Верю, что Господь везде и всегда со мною — служителем Его. Верю, что Он не оставит меня. Уповаю, что в любви своей, которая николиже отпадает, и вы не забудете меня — пастыря своего, полагающего за овцы душу свою. Однако боюсь быть в тягость вам, дети мои дорогие. Простите и не осудите, чадо мое возлюбленное Мавро! Как Апостол Павел имел в скорби своей ученика-апостола Тимофея, так и я — тебя. Посети моих благодетелей — деток моих духовных, направь стопы свои к возлюбленной о Господе Катерине Никаноровне ... — Днепродзержинск, ул. Производственная, № 3; прочитайте вместе послание сие, пролейте слезные молитвы обо мне и решите вопрос утоления скорби моей. Господь Милосердный и Его Пречистая Матерь со святыми да хранят нас!
Усерднейше прошу у всех молитв святых и прощения!
Дорогих моих Стефана Власиевича и Анастасию Иоанновну с ... семейством, Ольгу, не забывающую о мне, тебя, Мавро, верную сподвижницу келлии моей, Екатерину, возлюбленную во Христе, и всех … своих благословляю ...
Всегда ваш, всегдашний молитвенник ваш, ваш скорбящий пастырь отец Димитрий.
Мой адрес: Красноярский край, город Игарка, Игарский район, полустанок Денежек».

Спустя годы, на вопрос внука, почему у батюшки хроническая простуда, отец Серафим поведал следующее.

Везли их ранней весной в ссылку. Буксир тянул баржу с заключенными.

Узников партиями по пятьдесят человек высаживали на берег по пути следования. Кругом тайга, места незнакомые, все разошлись. Отец Серафим заблудился и не мог отыскать дорогу к лагерю. В поисках дороги прошел день, настал вечер, в тайге было холодно, лежал глубокий снег, от реки тянуло сыростью. Стемнело. Вокруг выли волки, двигаться не было сил. «Продрогший, совсем обессиленный, превозмогая боль, я встал на колени и с глубокой верой горячо помолился Господу, Владычице, Святителю Николаю — моим небесным заступникам. Сам не знаю, сколько продолжалась молитва и как я оказался в десяти шагах от людей, сидящих у костра на территории лагеря». Так чудесным образом Господь сохранил Своего избранника.

Наступил 1953 год. После смерти И. В. Сталина, в пору хрущевской «оттепели», начали пересматривать дела репрессированных, реабилитировать замученных и расстрелянных. Однако священнослужителей оправдывать не спешили. Многие из них все еще оставались в лагерях и ссылках.

В 1955 году по ходатайству Георгия — мужа младшей дочери Антонины — отцу Димитрию отменили ссылку, и он вернулся в Днепропетровск. К тому времени его дочери обзавелись семьями, и, казалось, теперь ничем не связанный отец Димитрий мог бы полностью посвятить себя служению престолу Божию. Однако власти продолжали борьбу с Церковью, хотя и не казнили за веру. Отцу Димитрию, ревностному, образованному и авторитетному пастырю, не нашлось места в Днепропетровской епархии.

Правящие архиереи боялись брать к себе изгнанных священников. По словам иеромонаха Мануила (Литвинко), по освобождении из лагеря батюшку взял в Куйбышевскую епархию епископ Иероним клириком Петропавловского храма в город Куйбышев.

В 1956 году случилось то, что потрясло весь православный мир, — знаменитое «Зоино стояние». Напомним вкратце об этом чуде, происшедшем в Самаре (тогда Куйбышеве).

Работница трубного завода, некая Зоя, решила с друзьями встретить Новый год. Ее верующая мать была против веселья в Рождественский пост, но Зоя не послушалась. Все собрались, а Зоин жених Николай где-то задержался. Играла музыка, молодежь танцевала, только у Зои не было пары. Обиженная на жениха, она сняла с божницы икону Святителя Николая и сказала: «Если нет моего Николая, потанцую со святым Николой». На увещевания подруги не делать этого она дерзко ответила: «Если Бог есть, пусть Он меня накажет!» С этими словами она пошла по кругу. На третьем круге комнату вдруг наполнил сильный шум, поднялся вихрь, молнией сверкнул ослепительный свет, и все в страхе выбежали.

Одна только Зоя застыла с прижатой к груди иконой Святителя, окаменевшая, холодная, как мрамор.

...Ее не могли сдвинуть с места, ноги ее как бы срослись с полом. При отсутствии внешних признаков жизни Зоя была жива: сердце ее билось. С этого времени она не могла ни пить, ни есть. Врачи прилагали всевозможные усилия и старания, но не могли привести ее в чувство.

Весть о чуде быстро разнеслась по городу, многие приходили посмотреть Зоино стояние. Но спустя какое-то время городские власти опомнились: подходы к дому перекрыли, и его стал охранять наряд дежурных милиционеров, а приезжим и любопытным отвечали, что никакого чуда здесь нет и не происходило.

Дежурившие на Зоином посту по ночам слышали, как Зоя кричала: «Мама! Молись! В грехах погибаем! Молись!» Медицинское обследование подтвердило, что сердцебиение у девушки не прекратилось, несмотря на окаменелость тканей (не могли даже сделать укол — иглы ломались).

Приглашенные священники после совершения молитв не могли взять икону из ее застывших рук. Но в праздник Рождества Христова пришел отец Серафим (тогда еще отец Димитрий), отслужил водосвятный молебен и освятил всю комнату. После этого он взял из рук Зои икону и сказал: «Теперь надо ждать знамения в Великий день (т. е. на Пасху)».

...Перед праздником Благовещения некий благообразный старец просил охрану пропустить его. Ему отказали. Появлялся он и на следующий день, но и другая смена его не пропустила. В третий раз, в самый день Благовещения, охрана его не задержала. Дежурные слышали, как старичок говорил Зое: «Ну что, устала стоять?» Прошло какое-то время, старец все не выходил. Когда заглянули в комнату, его там не обнаружили (все свидетели происшедшего убеждены, что являлся сам Святитель Николай).
Зоя простояла 4 месяца (128 дней), до самой Пасхи, которая в том году была 23 апреля (6 мая по новому стилю). В ночь на Светлое Христово Воскресение Зоя громко взывала: «Молитесь! Страшно, земля горит! Весь мир в грехах гибнет! Молитесь!» С этого времени она стала оживать, в мускулах появилась мягкость, жизненность. Ее уложили в постель, но она продолжала взывать и просить всех молиться о мире, гибнущем во грехах, о земле, горящей в беззакониях.

— Как ты жила? — спрашивали ее. — Кто тебя кормил?

— Голуби, голуби меня кормили, — отвечала Зоя.

Молитвами Святителя Николая Господь помиловал ее, принял ее покаяние и простил ее грехи...

Все случившееся настолько поразило жителей Куйбышева и его окрестностей, что множество людей обратилось к вере. Спешили в церковь с покаянием, некрещеные крестились, не носившие креста стали его носить (даже не хватало крестов для просящих).

Когда спустя годы архимандриту Серафиму задавали вопросы о его встрече с Зоей, он всегда уклонялся от ответа. Вспоминает протоиерей Анатолий Литвинко, клирик Самарской епархии. «Я спросил отца Серафима: «Батюшка, это вы взяли икону из рук Зои?» Он смиренно опустил голову. И по его молчанию я понял — он». Батюшка скрывал это по смирению. Да и власти могли вновь начать на него гонения из-за большого притока паломников, желавших приложиться к чудотворной иконе Святителя Николая, которая всегда была в храме, где служил отец Серафим. Со временем власти потребовали убрать икону, скрыть от народа, и она была перенесена в алтарь.

Недавно этим случаем вновь заинтересовалась массовая печать. Приводим выдержки из публикации «Комсомольской правды»:

«Многим верующим в Самаре известна пенсионерка Анна Ивановна Федотова. «В те дни возле дома Зои я была дважды, — рассказывает Анна Ивановна, — приезжала издалека. Но дом был окружен милицией. И тогда я решила расспросить обо всем какого-нибудь милиционера из охраны.

Вскоре один из них — совсем молоденький — вышел из калитки. Я пошла за ним, остановила его: «Скажите, правда, что Зоя стоит?» Он ответил: «Ты спрашиваешь в точности как моя жена. Но я ничего не скажу, а лучше смотри сама...» Он снял с головы фуражку и показал совершенно седые волосы: «Видишь?! Это вернее слов... Ведь мы давали подписку, нам запрещено рассказывать об этом... Но если бы ты только знала, как страшно мне было смотреть на эту застывшую девушку!»

Совсем недавно отыскался человек, поведавший о самарском чуде нечто новое. Им оказался уважаемый в Самаре настоятель Софийской церкви священник Виталий Калашников:

«Анна Павловна Калашникова — тетка моей матери — в 1956 году работала в Куйбышеве врачом «Скорой помощи». В тот день утром она приехала к нам домой и сообщила: «Вы тут спите, а город уже давно на ногах!» И рассказала об окаменевшей девушке. А еще она призналась (хотя и давала подписку), что сейчас была в том доме по вызову. Видела застывшую Зою. Видела икону Святителя Николая у нее в руках. Пыталась сделать несчастной укол, но иглы гнулись, ломались, и потому сделать укол не удалось.

Все были потрясены ее рассказом...

Анна Павловна Калашникова проработала на "Скорой» врачом потом еще много лет. Умерла в 1996 году. Я успел пособоровать ее незадолго до смерти. Сейчас еще живы многие из тех, кому она в тот самый первый зимний день рассказала о случившемся».

Валентина Николаевна М. (г. Белгород) вспоминает: «Я приехала к отцу Серафиму. Остановилась переночевать в доме Марии Романовны, где собралось много приезжих. Спать было тесно, в комнате душно. Два молодых человека поднялись и вышли во двор на свежий воздух, вслед за ними — и я. Разговорились, оказалось, что они из Куйбышева и учатся в Духовной семинарии. Я стала расспрашивать их о Зоином стоянии. Когда это произошло, они были ребятишками; вышло, что именно это чудо и привело их к вере в Бога. Теперь вот приезжают к отцу Серафиму, став его духовными чадами. Они утверждали, что именно отец Серафим взял икону из рук Зои.

...После службы староста храма матушка Екатерина Лучина (в постриге монахиня Серафима) спрашивает: «А ты приложилась к чудотворной иконе Святителя Николая?» Я ей отвечаю: «Да». Она не отстает: «К какой?» Я ей показываю на большую икону Святителя Николая у стены.

Она говорит: «Нужно к той, что на аналое. Ее наш батюшка взял у Зои.

Только никому не рассказывай, а то нам запретили об этом говорить и батюшку могут вновь арестовать».

Духовные чада старца свидетельствовали, что из Куйбышева приезжала верующая женщина и, увидев отца Серафима, узнала в нем того священника, который взял из рук Зои икону Святители Николая. И, видимо, не случайно по благословению отца Серафима в ракитнянском храме у иконы Святителя Николая Чудотворца и у распятия Спасителя (на Голгофе) вот уже тридцать пять лет горят неугасимые лампады. Елизавета Константиновна Фофанова, духовная дочь старца, однажды спросила отца Серафима: «Батюшка, это вы взяли икону у Зои?» Он ей ответил: «Зачем вам это знать? Не спрашивайте меня больше об этом».

Близкая духовная дочь спросила отца Серафима: «Батюшка, это вы были в Куйбышеве и взяли икону из рук Зои, сотворив чудо?» Старец ответил: «Деточка моя, чудеса творит Бог, а мы, недостойные, по молитвам нашим получаем».

Из воспоминаний Александры Ивановны А.

«На пятой неделе Великого поста 1982 года протоиерей Анатолий Шашков из города Фатеж Курской области, иконописец иеромонах Зинон (ныне архимандрит) и я приехали в Ракитное. Отец Серафим был болен, он уже никого не принимал. По просьбе отца Анатолия меня пропустили к нему.

Батюшка лежал на кровати, он был болен, но принял приветливо и предложил сесть на стул рядом с его постелью.

Я рассказала ему о своих затруднениях и просила его святых молитв. Речь шла об обмене частного дома на государственную квартиру, на что требовалось разрешение Совета Министров. Поездка из Подмосковья в Москву на работу ежедневно отнимала три часа времени, и так в течение двадцати лет. Он сказал: «А почему вы не приехали раньше, на первой седмице Великого поста? Можно было бы этот вопрос решить... Ну, хорошо, будем молиться». В тот момент я подумала, что если обмена не произойдет, то брошу работу. Тогда батюшка, несмотря на свою физическую слабость, поднялся с кровати, подошел, взял мою руку и произнес: «Ни в коем случае не оставляйте работу, вы там нужны, считайте это вам моим благословением». Я в ответ: «Батюшка, я больна, переутомляюсь, с сердцем бывает плохо, в дороге могу и умереть». А он продолжает: «Вы никуда не уйдете, а если суждено вам умереть, то Господь вас помилует за послушание». Вдруг его слова дошли до моего сознания. Я была потрясена его прозорливостью и той решительностью, с которой он убеждал не оставлять работу.

Дальше все произошло само собой, как бы без моего участия. Я дерзнула спросить: «Батюшка, а где икона Святителя Николая, которую вы взяли у Зои?» Он строго на меня посмотрел. Наступило молчание. Почему я вспомнила именно об иконе? В Куйбышеве жили мои родственники, на той самой улице, что и Зоя. Когда все это произошло, мне было четырнадцать лет. Чтобы народ не собирался возле дома, по вечерам отключали освещение. Крики Зои приводили всех в ужас. Молодой милиционер, стоявший на посту, от всего этого поседел. Мои родственники, будучи очевидцами происходящего, стали верующими и начали посещать храм. Чудо Зонного стояния и все случившееся с ней глубоко запечатлелось в моем сознании.

Я много слышала об отце Серафиме, но в первый раз оказалась у него в 1982 году... После его строгого взгляда меня пронзила мысль: «Ой, горе мне, горе». Вдруг батюшка сказал: «Икона лежала в храме на аналое, а сейчас она находится в алтаре. Были такие времена, что ее велели убрать, и добавил: — Вы первая, кому я об этом сказал». Через две недели батюшка скончался.

Спустя год я приехала к нему на могилку помолиться и говорю диакону Иоанну (Бузову; теперь иеросхимонах Иоанн): «Вот, батюшка, а чуда-то не произошло, квартиру я не обменяла». Он мне в ответ: «Если отец Серафим сказал, что будет молиться, не сомневайтесь, он молится. Вы поменяетесь, но не выше второго этажа». Так и получилось. Сначала документы подготовили на квартиру на шестом этаже, но хозяева передумали, а через месяц нам предложили второй этаж. У мамы были больные ноги, и ей тяжело было бы подниматься по лестнице. Работу в Москве я не оставляла, молитвами отца Серафима мое здоровье укрепилось, и я продолжала работать до ухода на пенсию».

Вот что рассказала Клавдия Георгиевна Петруненкова из Санкт-Петербурга — духовная дочь митрополита Николая (Ярушевича).

«Когда произошло Зоино стояние, я спросила владыку, был ли он в Куйбышеве и видел ли он Зою. Владыка ответил: «Я был там, молился, но икону у Зои не взял, не время еще было, а взял икону отец Серафим (тогда еще отец Димитрий)».

Незадолго до кончины отца Серафима я была в Ракитном. В храме на горнем месте, справа от престола я видела икону Святителя Николая в окладе. Во время беседы с отцом Серафимом в его келлии я спросила: «Батюшка, у вас в алтаре икона Святителя Николая та, которая была у Зои?» «Да», — ответил он... О Зое больше мы не говорили».

О куйбышевских событиях рассказывает прото¬иерей Андрей Андреевич Савин, бывший в то время секретарем Самарского епархиального управления: «При епископе Иерониме это было. Утром я увидел группу людей, стоящую возле того дома. А уже к вечеру толпа доходила до тысячи человек. Были выставлены патрули. Но людей сначала не трогали, видимо, сказывалось первое замешательство. Это уже позднее начали всех разгонять. Предлог обыч¬ный: «Нарушаете покой жителей, движение авто¬транспорта»... Но толпа все равно росла как на дрожжах. Многие приезжали даже из окрестных сел.

Те дни были очень напряженными. Народ, естественно, ждал от нас разъяснений, но ни один священник и близко к тому дому не подходил. Боялись. Тогда мы все ходили по «тонкой жердоч¬ке». Священники были на «регистрации» — их утверждал и смещал уполномоченный по делам религий исполкома. В любой момент каждый мог остаться без работы и средств к существованию. А тут такой прекрасный повод свести с нами счеты!

Вскоре среди верующих прошел шепоток, что Зоя прощена и в День Святой Пасхи воскреснет. Люди ждали, надеялись. А по городу уже вовсю расхаживали отряды комсомольцев. Бойко «раз¬облачали», уверяли, что были в доме и ничего не видели. Это все только подлило масла в огонь, так что и те, кто действительно не верил в чудо, под конец усомнились: наверное, все же народная мол¬ва права, хоть и не во всем, и в доме на Чкаловской улице все-таки произошло нечто удивительное — не сомневаюсь!».

Архиепископ Самарский и Сызранскнй Евсевий как бы подытоживает различные суждения о случившемся.

«Свидетелями этого чуда были многие люди. Я узнал об этом в 1957 году во время учебы в семинарии. Сомнений не было никаких: это — величайшее чудо! В то время, когда вера подверга¬лась гонению и поруганию от безбожных властите¬лей, этот случай чудесного проявления силы Божией стал сенсацией. И не только для жителей Самары.

Чудо о Зое стало уроком многим. Ведь относить¬ся к святыне нужно с благоговением. Это урок и безбожникам: ты можешь не верить, но святыню не тронь, иначе последует наказание! Если бы неверу¬ющая Зоя не прикасалась к святой иконе, ничего ведь не произошло бы.

Подобных чудес совершалось немало: когда не¬честивцы касались святыни, они поражались. Аффоний в Иерусалиме при погребении Богородицы хотел опрокинуть Ее гроб, и на виду у всех Ангел Господень отсек ему руки... Известны случаи, когда человек сбрасывал на землю колокол и вместе с колоколом сам летел вниз...

Да, в те времена у людей была большая потреб¬ность в чуде. Но чудеса являются, когда они нужны для народа, когда Господь определит».

После взятия иконы у Зои отца Димитрия оклеветали и сфабриковали на него новое дело, а владыку Иеронима освободили от управления Куйбышевской епархией. Вот что рассказал иеромонах Сергий (Рыбко). В 1989 году игумен Герман, на¬сельник Оптиной пустыни, сообщил ему, что в то время он жил в Куйбышеве (он родом из тех мест) и некоторое время был келейником митрополита Мануила (Лемешевского). Игумен Герман также подтвердил, что после взятия иконы у Зои батюшка был арестовав.

По одним сведениям, он отсидел два года, по другим — три. Главный редактор самар¬ской христианской газеты «Благовест» Антон Жоголев сообщил, что в Самаре и ныне живы очевид¬цы тех давних событий.
Отцу Димитрию запретили рассказывать о взя¬тии иконы у Зои и после отбытия срока направили служить в отдаленное село Днепропетровской епар¬хии, а затем перевели в село Михайловское.

В 1960 году отец Димитрий короткое время был настоятелем Свято-Троицкого кафедрального собо¬ра. Перевод в собор из сельского храма был для духовных чад батюшки радостным событием, но многих это настораживало. Было мнение, что в соборе легче найти повод, чтобы удалить батюшку из епархии.

Из воспоминаний о том времени Любови Андре¬евны Коляднной (г. Никополь).

«По воскресеньям батюшка обычно приходил на раннюю литургию (позднюю служили архиерей¬ским служением). Люди теснились вокруг него, подходя под благословение. Через толпу ожидаю¬щих его он с трудом пробирался к выходу. Уже тогда отовсюду слышалось: «Это отец Димитрий, монах, человек высокой жизни». За много лет до пострига его называли монахом, зная о его поисти¬не подвижнической жизни».

Отец Валерий Бояринцев вспоминает: «В то время Днепропетровский собор оказался настоятеля и вот епископ Иоасаф (будущий Киевский и Галицкий) перевел отца из села Михайловки настоятелем в кафедральный собор. Помню эти долгие исповеди до ночи. Проповеди его были сердечные, проникновенные, трепетные. Все это заставляло многих плакать. Люди тянулись к отцу настоятелю, устраивало власти. При первом же удобном уполномоченный забрал регистрацию и при¬ему в течение двух дней удалиться из города, всю ночь батюшка провел в доме моего отца на поезде в Москву. Там владыка Стефан, который любил батюшку и очень сердечно к нему относился, по своим московским каналам выяснил, что можно восстановить регистрацию. Регистрацию восстановили, но без права служить в Днепропетровской епархии.

Многие правящие архиереи в то время боялись брать к себе изгнанных священников, поэтому ничего больше не оставалось, как ехать к Святейшему за благословением. Целый месяц батюшка, ожидая у Патриарха, ночевал на вокзале. Наконец, получив назначение в Архангельск, в приемной у Патриарха Алексия I он встретился с владыкой Леонидом (Поляковым), и тот пригласил его служить в Курско-Белгородскую епархию. Батюшка отправился в Белгородскую область, в деревню Соколовка Корочанского района, в храм в честь Успения Пресвятой Богородицы, что примерно в тридцати километрах от Белгорода. Там я его посетил паломником, прожил недели две-три, близко с ним общаясь.

В деревне была большая деревянная Успенская церковь. Я, как мог, обновил иконостас. Отец Димитрий радовался, что мы успели к Преображению. Молящихся было мало: немногие в те годы отваживались появляться в церкви. Но насколько же благостным было богослужение отца Димитрия! Начинал он часов в 6, а кончал в 2 часа дня. Он никуда не спешил, все делал очень тщательно».

Давно стремясь послужить Церкви Божией в иноческом сане, отец Димитрий подал епископу Леониду прошение, в котором писал: «В постигшем меня вдовстве я уразумел Промысл Божий. Иночество стало моей заветной мечтой, как в годы юности — пастырство. Новые жизненные испытания все более укрепляли мое желание принять иноческий постриг. И ныне не только желаю, но и жажду хотя бы в единонадесятый час выйти на делание в иноческом винограднике Церкви Христовой. Если не будет с моей стороны нарушением послушания, то дерзаю просить при постриге дать мне святое имя преподобного Серафима Саровского, которого с детства почитаю своим небесным покровителем. В назначении меня Его Святейшеством в Курскую епархию, земную родину преподобного Серафима, тоже вижу Промысл Божий».

26 октября 1960 года в селе Соколовка епископ Курский и Белгородский Леонид совершил постриг протоиерея Димитрия в монашество с именем Серафим. Восприемником при постриге был иеромонах Геннадий (Давыдов). На следующий год иеромонах Серафим был возведен в сан игумена.

С 14 октября 1961 года и до конца своих дней отец Серафим был настоятелем Свято-Никольского храма в селе Ракитном Белгородской области. О своем приезде в Ракитное он вспоминал так: «На станцию Готня приехал я с монахиней Иоасафой. Встретила нас Екатерина Ивановна Лучина. Она с матушкой ушла, а я сел в крытую грузовую машину и поехал. Все сидят, я один стою, упираясь головой в потолок. Дороги плохие, меня бросает из стороны в сторону. Никто не уступил мне места, хотя всем было ясно, что перед ними священник. Приехали к церкви, а она на замке, кругом ни души. Пошел спрашивать по дворам, у кого ключ. Ключ у старосты, а она живет в соседнем селе, может, приедет к вечерне. Голодный, замерзший ждал возле храма старосту. После службы кушать было нечего, спать не на чем. Открыли крестилку, лег на голый пол. Через несколько дней кто-то из прихожан сжалился и принес старую солдатскую кровать.

Церковь имела совершенно заброшенный вид - отвалившиеся куски штукатурки, разбитые окна, прогнившие доски пола. Безмолвный стоял храм. Смотреть на него без слез было невозможно».

С помощью Божией, усердием своих духовных чад и благотворителей отец Серафим постепенно восстановил Никольский храм. Над росписью храма трудился иеромонах Зинон, он же написал иконы нижнего ряда иконостаса. В ремонте храма принимали участие студенты Московской духовной академии, семинаристы — духовные чада батюшки. Те, кто помнит Свято-Никольский храм в первые дни служения старца, теперь не узнают его. Он совершенно преобразился: мерцание множества лампад перед образами, чистота, уют — все настраивает на молитву, на тихую беседу с Богом.

Еще, будучи настоятелем Днепропетровского собора, отец Димитрий приютил сестер закрытого в 1959 году днепропетровского Тихвинского женского монастыря — Никодиму, Агриппину и Ермогену. Он предоставил им для жилья свою келию, а сам перешел жить в крестильню.

Когда отцу Димитрию запретили служить в епархии, он был вынужден уехать. Матушки Никодима (в схиме Михаила), Агриппина и Ермогена решили поехать с отцом Димитрием и взять с собой свою знакомую Веру Деменскую (впоследствии монахиня Иоасафа, 1926-1989), которая в то время не знала куда ей деться. У нее было много родных, но все они были люди мирские, а ей хотелось жить среди близких по духу людей, то есть в каком-нибудь монастыре. Она была больна туберкулезом бедренной кости.

Они вчетвером договорились ехать к батюшке, но Никодима, Агриппина и Ермогена поехали в Крым по благословению отца Димитрия. А Вера одна поехала к батюшке в Соколовку, хотя до этого она его не знала. «Пришла к нему со слезами, — рассказывает матушка, — отец Серафим пожалел меня, стало легче, а потом он предложил остаться». Так она с ним и осталась, помогала петь, читать, пономарить. Она очень болела, но по молитвам отца Серафима ее туберкулез «затих». Потом, когда они жили в Ракитном, она совершенно забыла, что болела. Так она стала келейницей отца Серафима, его постоянной спутницей. Впоследствии отец Серафим постриг келейницу в монашество с именем Иоасафа. Она оставалась помощницей отца Серафима до самой его кончины.

Мать Иоасафа вспоминала, что на первых порах в Ракитном на богослужении никого не было, иногда приходили две-три старушки, а так они с батюшкой служили вдвоем в холодном полуразрушенном храме.

Стены алтаря были покрыты инеем, а сверху падал снег. Казалось, нужно бы, не мешкая, браться за ремонт, искать людей, средства, материалы. Но батюшка не прикладывал никаких видимых усилий, чтобы развернуть восстановительные работы. Только — каждодневная молитва, продолжалась с семи утра и до вечера.

Когда матушка Иоасафа совсем замерзала, отец Серафим отпускал ее попить чайку, а сам пребывал в молитве. В непогоду отовсюду текло.

Через щели разбитого купола вода струилась по стенам храма. Это не мешало редким прихожанам, нескольким старушкам. Тем более это не мешало отцу Серафиму, прошедшему через холод и лишения лагерной жизни. Для него все это уже не имело значения. Через тяготы долгих испытаний он ощущал силу Божьего присутствия, заступления и помощи.

В еще вчера отверженном храме теперь день и ночь звучала молитва благодарения ко Господу, молитва о помощи в возрождении поруганных святынь, о спасении потерявших Бога человеческих душ. И постепенно пришла помощь. Господь послал благотворителей, помощников, строителей — все необходимое.

«Как-то в храме во время ремонта, — вспоминает иеродиакон Николай (Трубчанинов)1 с Украины, — работали строители, люди совершенно далекие от веры. Не очень-то утруждая себя, они в обед подвыпили, хорошо закусили и, уже разомлевшие, готовились к послеобеденному отдыху. С приближением отца Серафима они запанибратски проронили: «Ну что, отец?» Наблюдая за этим, я внутренне сжался, подумал: «Как они себе такое позволяют? Ну, сейчас он им покажет!» Батюшка остановился, внимательно посмотрел на всех. Потом стал подходить к каждому, обнимал, обхватывал ладонями голову, долго глядел в глаза и нежно целовал в обе щеки. Никакая грубость, никакое пренебрежение не могли устоять перед батюшкиной любовью! Ошеломленные, притихшие, вмиг протрезвевшие строители тут же взялись за дело».

Вскоре образовался приход, жизнь налаживалась. Как водится, появились и недоброжелатели. Такое усердное богослужение, редкостное по тем временам, некоторых раздражало. Сохранилось письмо секретаря Епархиального управления, касающееся порядка ежедневного богослужения в храме. После поздравления отца Серафима с праздниками Рождества Христова и Богоявления, а также с Новолетием следует указание: «Ваш Церковный совет написал уполномоченному жалобу, что Вы ежедневно служите в храме, что служба в будние дни не оправдывает расходов, связанных со службой. Уполномоченный предупреждает Вас, чтобы Вы в будние дни не совершали служб, в будние дни советует молиться дома, в своей комнате, а служить только в воскресные и праздничные дни. Владыка благословил выполнять это предложение уполномоченного во избежание больших неприятностей для Вас.

С искренним уважением и любовью к Вам протоиерей Порфирий. 12.1.1962 г.»

После такого запрета в храме служили только по субботам, воскресеньям и праздникам, а в будни — келейно.

Вспоминает Евгений Иванович Федак из Лисичанска Луганской области: «В один из приездов в Ракитное мы вчетвером поехали за известью на сахарный завод. Яма глубокая, за два раза вперекидку лопатой вынули эту известь. Тяжело было, лопата вязла. Привезли к храму, разгрузили. Сильно устал, руки болят, нельзя разогнуть, а нам говорят, надо еще поехать на погрузочно-разгрузочные работы в другое место. Я матушке Иоасафе ответил, что рук не могу поднять, сильно устал. Повела она меня к батюшке, тот благословил. Откуда сила появилась! Уж не знаю, как он восстановил меня, но усталости как не бывало. Я только сказал: «Для вас, батюшка, я куда угодно поеду и любую работу выполню». Все сделал и был радостным после выполненной работы».

Для всех, кто восстанавливал храм, опорой и поддержкой в трудностях была неиссякаемая батюшкина молитва. Это чувствовали и жители, и администрация района: местные сахарные заводы и предприятия работали здесь хорошо, на полях был большой урожай, дожди выпадали в нужное время, при уборке сахарной свеклы всегда стояла хорошая погода.

Все в церковноприходской жизни делалось только по благословению старца. Но не обходилось и без искушений. Однажды собралась приличная сумма на ремонт храма. В комнату, где лежали деньги, под каким-то предлогом проникли цыгане. Матушка Иоасафа перед этим на минутку вышла, а когда вернулась, то не обнаружила денег, да и другие вещи пропали. Сказали о случившемся батюшке. На следующее же утро в церковь пришел денежный перевод на сумму, превышающую украденное.

Помощником отца Серафима при совершении богослужений в храме стал болящий иерей Григорий Сопин (1936-1990), который после травмы позвоночника не мог передвигаться и попросился у батюшки остаться при нем. Старец с любовью принял его и даже пообещал, что будет отдавать ему свое жалованье. По молитвам батюшки отец Григорий начал ходить при помощи костылей, совершать требы и петь на клиросе. У него оказался хороший голос. Отец Серафим очень любил отца Григория и был благодарен ему за труды, которые тот нес в храме.

Батюшка имел сердце, милующее не только людей, но и всю тварь. Вот несколько случаев, записанных со слов детского писателя Геннадия Снегирева из Москвы. «Однажды в келию к нему залетела большая муха.

Своим жужжанием она раздражала матушку Иоасафу, и та старалась выгнать ее. Батюшка, видя ее намерение прибить муху, которая в открытую дверь почему-то не вылетала, сказал: «Матушка, не убивайте муху, пусть живет».

Как-то старец спросил у работающих на кухне: «А где наш кот?» Ему ответили, что кот уже старый, беззубый, мышей не ловит, к тому же весь плешивый, поэтому его отнесли в овраг. Батюшка помолчал, а затем сказал: «Отыщите кота, вымойте, постелите ему чистую подстилку, и пусть живет на кухне, кормите до самой смерти».

В другой раз — кошка принесла шестерых котят. На кухне им не нашлось места, и их отнесли подальше от храма. Узнав, что котят выбросили, батюшка велел принести их обратно, чтобы кошка выкармливала».

Сам Геннадий Яковлевич Снегирев был исцелен отцом Серафимом от шума в голове и ушах после травмы. Батюшка только перекрестил ему голову, и тот назойливый «сверчок», что не давал покоя, затих.

Частыми посетителями батюшки, помимо простого люда, были епископы, священники, иноки и инокини, студенты Духовных школ. В лице отца Серафима они находили опытного духовного наставника, любвеобильного и простого душой старца. Своим духовным чадам батюшка писал, хотя и редко, глубоко назидательные письма и посылал поздравления к праздникам Святой Церкви. По этим письмам, проповедям в храме и отдельным словам к разным лицам, по его молитвенному плачу во время литургии в какой-то мере можно было судить о высоком устроении его души, о его дерзновенной молитве и горячей любви к Богу и ближним.

По своему глубочайшему смирению отец Серафим старался скрыть свои подвиги и духовные дарования: прозорливость, способность исцелять, которыми он, безусловно, обладал. Ему совершенно чуждо было осуждение. Если кто-либо приходил к нему с тяжбой на ближнего, начинал подробно рассказывать о происшедшем и о своем обидчике, батюшка учтиво останавливал, но так, чтобы не оскорбить говорившего, и призывал помолиться за обидчика. Тут же все смущение рассеивалось, обида утихала. Достигал он этого тем, что, молясь, внутренне оставался спокойным, невосприимчивым ко всему плохому, чуждому его душе, по слову заповеди Христовой: блажени миротворцы яко тии сынами Божиими нарекутся (Мф. 5, 9).

Все годы пастырского служения отец Серафим пребывал в стесненных обстоятельствах в том смысле, что не мог принять всех, кто нуждался в его духовном окормлении. Эти обстоятельства порождались запретами уполномоченных Совета по делам религий, которых пугало каждодневное паломничество в сельский храм. Подобными запретами объясняются и рекомендации правящего архиерея, к которым отец Серафим вынужден был прислушиваться. Своим духовным чадам батюшка все объяснял своей физической немощью, хотя причина, как мы теперь знаем, была не только в ней. Из бесед старца можно почувствовать, как он переживал сложившуюся ситуацию. Отец Серафим говорил: «Дети мои духовные! Отцовско-пастырским долгом считаю необходимым оповестить вас, что по состоянию своего здоровья и по сложившимся обстоятельствам не могу принимать вас у себя на дому и вести беседы. За мной остается духовное руководство лишь в храме, состоящее в молитвах. Болящие, страждущие и скорбящие! Вы обращаетесь ко мне, прося моих молитв. «Всецелебная моя сила — Христос!» — восклицал в дни своей земной жизни святой великомученик Пантелеймон и я, недостойный, — тоже.

Сколько раз приходилось исправлять ваши обращения, «что прибыли сюда лечиться». Я не лечу, а молюсь. И если по молитвам больные получают исцеление, страждущие — ослабу, скорбящие — утешение, то это от Господа. Вести об этих исцелениях распространились далеко. Вы стекаетесь сюда с разных мест, принять же вас я уже не в состоянии. В силу этого за мной остается общецерковная молитва о болящих, страждущих и скорбящих: в храме — у жертвенника и святого престола, частная — у себя в келлии. Я повторяю, что никаких бесед отдельных я вести не могу ни в храме, ни на дому. Прошу за все прощения и ваших святых молитв. Да укрепит Пастыреначальник Христос мои телесные и духовные силы и даст возможность стоять у святого престола до последнего моего издыхания...»

Приводим письмо, написанное отцом Серафимом правящему архиерею, епископу Курскому и Белгородскому Николаю:

«Ваше Преосвященство, Преосвященный дорогой Владыко!
Спаси, Господи! Приношу сердечную благодарность за Ваш отеческий прием, оказанный мне, недостойному. Глубоко тронутый Вашей архипастырской любовию, по возвращении восвояси, я озабоченно стал искать средства к исполнению Вашего наставления. Решение создалось таковое. С церковного амвона в удобное время я несколько раз обратился к болящим, которые приезжают, и к тем, которые привозят больных, чтобы внушить, что нет необходимости в их личном здесь присутствии. Милосердный Господь заочно исцелил слугу капернаумского сотника — по вере его. Прежде всего, нужны вера и покаяние больного, так как часто грехи являются причиной болезней. Приступать же к Таинствам Покаяния и Причащения Святых Тайн Христовых можете и в своих приходских храмах. Если же желаете и просите и моих молитв, дайте ваши святые имена, и я, недостойный, заочно буду молиться.
В беседе с Вашим Преосвященством я вспомнил протоиерея отца Иоанна из Глухово. Отец Иоанн лечил, давая лекарства. Я же, недостойный, только молюсь. Ранее я вычитывал над больными и страждущими, ныне молитва моя о болящих состоит в совершении молебна и водосвятия.
С амвона хочу сказать, что посещения меня на дому и частые беседы в храме для меня уже непосильны по телесному моему состоянию. Прошу же быть удовлетворенными храмовой молитвой без посещения меня на дому и частных бесед в храме.
Дорогой Владыко! Можно ли так поступать во исполнение Вашего наставления и для общей церковной пользы? Смиреннейше прошу Вашего хотя бы кратенького ответа.
Припадая к святительским стопам Вашего Преосвященства, усерднейше прошу архиерейского благословения и святых молитв Вашего Преосвященства».

Стоит отметить, что те, которые, по милости Божией, удостаивались исповеди у старца, ощущали, как его любящий взгляд проникал глубоко в их сердце и помогал им чистосердечно, по-детски открыть свою душу.

Отец Серафим из опыта знал, что человек без помощи свыше не может принести должного покаяния Богу, поэтому сам, часто со слезами, безмолвно умолял Бога о том, чтобы Он послал благодать покаяния согрешившим. Исповедуя, батюшка не делал строгих выговоров, не накладывал епитимий, не назначал особых молитвенных правил или постов, но умел дать почувствовать человеку, что необходимо изменить жизнь, возненавидеть грех и следовать воле Божией, призывающей грешников ко спасению.

Старцу Серафиму была присуща любовь к богослужению, благоговейная строгость в исполнении церковного устава. Он неукоснительно совершал все службы годичного круга. В те дни, когда служба совершалась келейно, келлия была переполнена желающими разделить молитвенное общение со старцем.

Божественную литургию отец Серафим совершал с особым духовным подъемом, со слезами молясь за прихожан своего храма и за весь мир. Вот что пишет об этом иеросхимонах Сампсон (Сивере): «Монахи, которые совершают литургию, ночью не ложатся спать, они молятся, они вопят, они готовятся причащаться. У них получается вот такая литургия. Свет исходил от отца Серафима Белгородского, когда он вышел на проповедь после Чаши (он причащал, потом говорил о великомученике Георгии Победоносце), он буквально омывался слезами. От него исходило сияние, но каждое слово было отчетливо, ясно».

Неотъемлемой частью богослужения отец Серафим считал проповедь и постоянно проповедовал в храме. Говорил он проникновенно и убедительно. Поучения его были глубоки по смыслу и, вместе с тем, доступны пониманию всех молящихся. Каждому открывалось свое, необходимое именно в эту минуту.

Михаил Корнеевич Баденко из Никополя: «Я знал батюшку с двадцатых годов. Много раз слушал его проповеди. Такой задушевности, поучительности, такой простоты и глубины знаний, такой веры, какую он в нас вселял, я мало у кого из священников встречал».

Наталья Игнатова из Воронежа: «Его проповеди мы очень любили.

Говорил он тихо, для всех доступно. При этом в храме наступала глубокая тишина. Люди всегда подходили к нему так близко, что было видно, как слезы катятся из его глаз».

Валентина Николаевна М. из Белгорода рассказывает: «Батюшка говорит проповедь и сам плачет, вслед за ним начинают плакать все слушающие его. Однажды приехала к батюшке в Ракитное из Львовской области молодая женщина. Головные боли не давали ей покоя, врачи были бессильны помочь. Стоит в храме, вытирает платком слезы, непрерывно текущие из глаз, и говорит мне: «Ничего понять не могу. Приехала издалека с надеждой исцелиться, успокоиться, а тут и батюшка, и все плачут, вот и я плачу, не могу удержать слез, что происходит, понять не могу. Мне еще хуже стало. Стоять в храме тяжело, еще сильнее болит голова». Я ей отвечаю: «Посидите на скамеечке, отдохните и почаще приезжайте к батюшке, Господь поможет». — «Да, да, мне говорили об этом...» Она стала часто бывать у отца Серафима, исцелилась и уже не удивлялась, почему она и все слушающие проповеди отца Серафима плачут. Ибо через слово отца Серафима душа воспринимала Духа Святого, приходила в смирение и очищалась через слезы покаяния».

Любовь Андреевна Колядина рассказывает: «Я была у батюшки на вечерней молитве в келлии. Он стоял на коленях, мы читали кто как, запинаясь, с ошибками. Батюшка никого не исправлял, тихо так стоял, склонив голову. Все продолжалось до часа ночи. Часто и ночью он молился до утра. Часа в четыре-пять — подъем и на общую молитву, и мы с ним».

«Мне посчастливилось быть у батюшки в келлии на утреннем правиле, — вспоминает Ольга Удалая. — Во время молитвы он стоял и тело его было совершенно неподвижно. Такое впечатление, что старец как бы покинул его. Лицо, обыкновенно бледное, пламенело».

Батюшка как-то сказал, что хотел бы принять высший ангельский образ — схиму, но тут же прослезился и добавил, что ради своих духовных чад и страждущего в духовных болезнях народа он не может себе это позволить, потому что схима требует уединения ради непрестанной молитвы.

Итак, отец Серафим всего себя отдавал ближним, чтобы спасти по крайней мене некоторых (1 Кор. 9, 22), которые услышат голос Церкви и покаются в своих грехах. Он пребывал в подвиге и до конца своих дней не оставлял креста, который возложил на него Господь: принимал людей, разрешал недоуменные вопросы, неопустительно служил в храме или келейно, вычитывая положенные по Уставу службы, иноческое правило, читая Священное Писание. Часто, особенно накануне двунадесятых праздников, он пребывал в молитве всю ночь. Один Бог ведает, как он мог в преклонных летах нести такой подвиг и когда он отдыхал.

Священноначалие Русской Православной Церкви высоко оценило пастырские труды отца Серафима. В 1970 году он был удостоен сана архимандрита. В 1974 году получил право ношения второго креста с украшениями. В 1977 году награжден орденом святого равноапостольного князя Владимира III степени, в 1980 году — орденом Преподобного Сергия Радонежского III степени, а также Патриаршей грамотой к 60-летию служения в священном сане. Старец с благодарностью принимал эти знаки внимания со стороны священноначалия, хотя не придавал самим наградам большого значения. Его внук Дмитрий вспоминал, как однажды матушка Иоасафа укорила его за то, что он забыл поздравить отца Серафима со званием архимандрита и вторым крестом. Тогда, улучив момент по дороге из храма в келию, он сказал: «Дедушка, поздравляю вас с новым званием и наградами!» Отец Серафим тихо ответил: «Митенька, Господь давно дал мне священный сан. Это и есть та высшая награда, которой я удостоился до конца своей жизни у Господа. Архимандритство, митра и прочие награды меня мало интересуют. Ведь я «поп-тихоновец», как было написано в моем уголовном деле, и это настолько для меня драгоценно, что заменяет все награды».

В последние годы батюшка стал заметно слабеть. Его силы были на исходе, да и непосильный труд давал о себе знать. Но, как и прежде, он старался сам служить Божественную литургию. По причащении Святых Тайн он оживал. Лицо его становилось светлым и благодатным. Для него уже миновали рубежи жизни, определенные человеку по слову Божию: дней лет наших — семьдесят лет, а при большей крепости — восемьдесят лет (Пс. 89, 10). Батюшке шел 88-й год. Еще тремя годами раньше старец мог бы отойти в вечность: тогда он серьезно заболел, у него было воспаление легких. Но по слезным молитвам его духовных чад Господь продлил ему жизнь. Вот как рассказывает об этом Елизавета Константиновна Фофанова: «Мы, белгородцы, приехали за три дня до начала престольного праздника. Батюшка был в тяжелом состоянии. Сказали, что он умирает. Мы на собранные пожертвования купили сорок больших просфор, сорок свечей и заказали молебен с акафистом. И все горячо, со слезами молились Спасителю, Царице Небесной, Святителю Николаю Чудотворцу и преподобному Серафиму Саровскому о выздоровлении дорогого батюшки. И каковы были наши радость и благодарение Господу, когда батюшка поднялся и служил литургию в день престольного праздника 19 декабря! Позже отец Серафим сказал: «По вашим слезам и молитвам Господь оставил меня для вас: на год или на два, не знаю». Тогда, во время болезни, он сподобился благодатного посещения почитаемых и любимых им святых — преподобного Серафима Саровского, Святителя Николая Чудотворца и великомученицы Варвары».

Годы земной жизни старца завершались, душа его постоянно пребывала в молитве, в ней он черпал силы. Внешне он выглядел спокойным, ровным.

Но очень часто глаза его были сосредоточенно печальными. Он благодарил Бога за все полученные от Него милости, оплакивал все свои прегрешения, готовился к переходу в Горний мир. До последних дней старец стремился служить у престола Божия и всей душой жалел народ Божий. В одной из своих последних проповедей он сказал: «Если я обрету благодать и милость у Бога, то и тогда, по отшествии своем, стоя у престола Господа, я буду молиться за вас, мои дорогие дети».

Уходя в алтарь, преклоняя свои старческие колени, отец Серафим молился, не замечая ничего окружающего, духом уносясь к престолу Того, Кому он посвятил всю свою жизнь. Он молился всегда столько, сколько позволяли силы. Однажды батюшка так обессилел после службы, что из храма в келию его пришлось везти на тележке.

Незадолго до кончины, зная, что дни его земной жизни сочтены, батюшка пожелал, чтобы его похоронили у алтаря храма с северной стороны, рядом с его келлией. Вскоре в нишах северной стороны храма были написаны иконы преподобного Серафима Саровского и святого великомученика Димитрия Солунского — Ангела-хранителя батюшки во святом крещении, а также святого мученика Иоанна Воина.

В последние недели Великого поста 1982 года отец Серафим тяжело заболел. Состояние его ухудшалось с каждым днем, телесные силы слабели. Он пожелал, чтобы его пособоровали. 26 марта архиепископ Курский и Белгородский Хризостом в сослужении духовенства совершил над ним Таинство Елеосвящения.

Никому не хотелось верить в неизбежность конца, все питали еще надежду на возможность выздоровления старца. Но после временного облегчения ему становилось хуже. Врачи находили его положение очень серьезным.

Прикованный к постели, отец Серафим до последнего дня причащался Святых Тайн. Состояние его духа было необычайно высоким. Молитва его не прекращалась. При нем дежурили близкие духовные чада и врач.

Сердце работало плохо, пульс прослушивался слабо. Все были в томительной скорби и старались ничем не нарушать покоя больного. Он лежал с закрытыми глазами, но рука его часто поднималась для крестного знамения, уста шептали молитвы. Старец всех узнавал, пребывал в ясном рассудке, но говорить ему, видимо, было уже не под силу. За сорок минут до кончины духовных чад пригласили в келию. Батюшка всех благословил и дал последнее наставление, смысл которого заключался в том, что христиане должны хранить веру православную.

Господь сподобил отца Серафима мирной, блаженной христианской кончины. Последние слова старца были: «...и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение». Господу было угодно взять к Себе светлую душу отца Серафима в полной тишине в 17 часов 30 минут 19 апреля 1982 года, на второй день Светлого Христова Воскресения.

Сразу же была отслужена краткая лития по новопреставленному. Затем тело почившего помазали крестообразно елеем, монах Леонид облек его в погребальные одежды, и приступили к совершению панихиды. После панихиды было непрерывное чтение Евангелия у гроба почившего. Быстро разнеслась весть о кончине отца Серафима и болью отозвалась в сердцах его почитателей. Всем им хотелось побывать около честных останков блаженно почившего старца. Ко гробу старца стекалось множество почитателей и духовных чад. Было послано более ста телеграмм с указанием даты погребения усопшего. Многие из духовных чад не смогли прибыть в Ракитное вовремя, так как во многих телеграммах кем-то была изменена дата похорон.

Власти отменили на Ракитное рейсовые пассажирские автобусы в связи с якобы большой аварией на дороге. На поезда Московского направления из Крыма и Кавказа не продавали билетов до Белгорода. Всем отвечали: «Мест нет». В Запорожье на вокзале у билетных касс собралась большая очередь, и некоторые пассажиры в недоумении спрашивали, почему столько желающих. Кто-то ответил: «Говорят, в Белгороде умер какой-то святой». Тот факт, что отовсюду и все, кто имел возможность, спешили ко гробу старца, чтобы поклониться его останкам, показал, как действительно велика была семья его духовных чад и почитателей. Как он при жизни был дорог людям, так остался дорог и по своем успении.

Тем временем при гробе старца ежедневно совершались панихиды и парастасы, а приезжающие священнослужители служили еще литии, так что моление у гроба почившего почти не прерывалось, являясь как бы продолжением непрестанной молитвы самого отца Серафима. Можно сказать, что все три дня до погребения были временем неутихающей молитвы, которая, умиляя скорбные сердца осиротевших чад старца, вселяла надежду, что его светлый дух останется вечно живым и еще более близким для всех знавших его.

21 апреля в среду Светлой седмицы архиепископ Курский и Белгородский Хризостом при большом стечении духовенства и мирян, преданных и любящих чад отца Серафима, совершил Божественную литургию и отпевание по пасхальному чину. Неподдельное чувство скорбящей любви видно было на всех лицах собравшихся вокруг гроба. Владыка обратился к народу со словом, в котором говорил о благочестивой жизни и высоком пастырском подвиге почившего. Перед этим владыке Хризостому передали в алтарь распоряжение властей, чтобы не обносить гроб с телом почившего батюшки вокруг храма, как это полагается по чину иерейского погребения.

На это владыка ответил: «Передайте им, что я сам знаю, как нужно хоронить!»

Гроб с телом отца Серафима был благоговейно изнесен священнослужителями из храма, с пением пасхальных ирмосов обнесен вокруг него и поставлен для прощания у могилы, рядом с алтарем. Два дня шел дождь со снегом. Само небо как бы плакало о почившем старце. При погребении порывы ветра достигали такой силы, что буквально валили людей с ног, и стихали только среди сгрудившегося в скорбном молчании народа.

Более двух часов шло прощание, из-за большого скопления народа не все желающие смогли подойти ко гробу. Да и власти требовали «закончить все побыстрее». Наступили последние минуты прощания. Закрыли крышку гроба, с любовью и благоговением подняли честные останки в Бозе почившего старца и медленно опустили в могилу, выложенную кирпичом, сверху прикрыли мраморными плитами, засыпали землей, воздвигнув деревянный крест — знамение победы Господа над адом и смертью. На месте упокоения старца затеплилась неугасимая лампада, возжжено множество свечей.

Боголюбивая душа отца Серафима отошла ко Господу, Которого он возлюбил от дней самой ранней юности, Которому служил безраздельно всю свою долгую жизнь, своими дивными делами прославляя Его: молитвой врачуя неисцелимые болезни, отъемля всякую слезу от лица страждущих и изнемогающих.

Почил от дел своих праведник, умолкли уста, вещавшие слова любви и утешения, закрылись очи, с лаской и прозрением проникавшие в сердца людей, но его пламенный светлый дух дерзновенно молится Богу, как и обещал старец, за всех приходящих к нему. И невольно вспоминаются слова преподобного Серафима Саровского: «... Когда меня не станет, ходите, матушка, ко мне на гробик; ходите как вам время есть, и чем чаще, тем лучше. Все, что ни есть у вас на душе, все, о чем ни скорбите, что ни случилось бы с вами, все придите да мне на гробик, припав к земле, как живому, и расскажите. И услышу вас, и скорбь ваша пройдет. Как с живым, со мной говорите, и всегда я для вас жив буду».

Вот и к отцу Серафиму уже пятнадцать лет приходят и приезжают в Ракитное его духовные чада и люди, проникнутые верой в силу и помощь молитв дорогого батюшки.